| |
<Тифлис, вторая половина ноября-начало декабря 1837 г.>
Любезный друг Святослав!
Я полагаю, что либо мои два письма пропали на почте, либо
твои ко мне не дошли, потому что с тех пор, как я здесь,
я о тебе знаю только из писем бабушки.
Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только
в Гродненский полк, и если бы не бабушка, то, по совести сказать,
я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение
веселее Грузии.
С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился
до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной,
то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани,
переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый
по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле,
засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже...
Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах;
меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить
— в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был
так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только
тогда когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то приехав на место,
греюсь... — Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал
в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать
вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато
два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы
ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и Черкес
(мирный, разумеется), — и чуть не попались шайке Лезгин. —
Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди
очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это
татарские бани! — Я снял на скорую руку виды всех примечательных
мест, которые посещал, и везу с собою порядочную
коллекцию; одним словом я вояжировал. Как перевалился через
хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом;
лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не
совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке,
и право я не берусь объяснить или описать этого удивительного
чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к чорту,
сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту;
так сидел бы да смотрел целую жизнь.
Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще
в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь
не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже
составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь
остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским.
Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой,
а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается
отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское
Село; скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта и
серьезно думаю выйти в отставку.
Прощай, любезный друг, не позабудь меня, и верь всё-таки,
что самой моей большой печалью было то, что ты через меня
пострадал.
Вечно тебе преданный М. Лермонтов.
|
