| — Знаете ли, как я очутился на Кавказе? — спросил меня однажды Шульц.
— Будьте добры, расскажите.
— Был я молодым офицером, без связей, без средств. Но тогда все дворянство служило в войске и приобретало положение на военной службе. Служил я в Петербурге. Военному все двери были открыты... Познакомился я с одним семейством, где была дочь красавица... Конечно, я влюбился, но и я ей понравился. По тогдашнему обычаю, сделал предложение родителям девушки и получил нос. Они нашли меня недостаточно заслуженным и мало пригодным женихом... Тогда-то я и поехал на Кавказ, заявив, что буду или на щите, или под щитом. Она обещала ждать. Это обещание и горячая к ней любовь и окрыляли меня, смягчали горечь разлуки. На Кавказе в то время нетрудно было отличиться: в делах и экспедициях недостатка не было. Чины и награды достались на мою долю... В известном деле под Ахульго1 я получил несколько ран, но не вышел из строя, пока одна пуля в грудь не повалила меня замертво... Среди убитых и раненых пролежал я весь день... Затем меня подобрали, подлечили, послали за границу на казенный счет для окончательной поправки. За это дело получил я Георгиевский крест. За границей, уже на возвратном пути в Россию, был я в Дрездене. Конечно, пошел в знаменитую картинную галерею... Подхожу и смотрю на Мадонну... Вдруг чувствую, будто электрический ток пробежал по мне, сердце застучало, как молот... Оглядываюсь и не верю своим глазам... Воображение или действительность?.. Возле меня, около той же картины, стоит она... Достаточно было одного взгляда, довольно было двух слов... Мы поняли друг друга и придали особое значение чудесному случаю, сведшему нас после долгих лет разлуки. Моя мадонна осталась верна мне. Родные уже не возражали, и мы обвенчались. Сама судьба соединила нас!
— Прелестный роман, — сказал я.
— Но вы не знаете, почему я рассказал вам эту старую историю. Дело в том, что так же, как вам, я рассказал ее Лермонтову... Давненько это было: вас и на свете тогда еще не было... Мы с ним встречались на Кавказе... Рассказал, и Лермонтов спрашивает меня: «Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди убитых и раненых?» — «Что я чувствовал? Я чувствовал, конечно, беспомощность, жажду под палящими лучами солнца; но в полузабытьи мысли мои часто неслись далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутился на Кавказе... Помнит ли она меня, чувствует ли, в каком жалком положении очутился ее жених». Лермонтов промолчал, но через несколько дней встречает меня и говорит: «Благодарю вас за сюжет. Хотите прочесть?» И он прочел мне свое известное стихотворение:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана... и т. д.
— Вот для чего я затронул эту древнюю историю... Мне суждено было, совершенно случайно, вдохновить такого поэта, как Лермонтов... Это великая честь, и мне думается, что вам приятно узнать происхождение этого стихотворения; известно, что оно положено на музыку и долго распевалось, а может быть, и теперь поется, как прелестнейший, трогательный романс3.
Рассказ маститого генерала Шульца, правдивого воина, чуждого всякой хлестаковщины, хорошо запечатлелся в моей памяти, и мне даже на одно мгновение не приходило малейшее сомнение в истинности этого сообщения.
|
