|
III
Наибольший интерес из хранящихся в Отделе рукописей списков «Демона» представляет список, под № 3151, сделанный рукой В. Г. Белинского. Он рисует отношение к поэме одного из самых замечательных читателей того времени.
Это тетрадь в зеленом сафьяновом переплете (размер 21,9×17,7), с золотым тиснением в виде орнамента, окаймляющего переплет, и с золотым обрезом. В середине переплета золотом вытиснено заглавие: «Демон. Поэма Лермонтова». Внизу буквы: М. О. Переплет подклеен белой муаровой бумагой. В тетради 37 лл. Рукой Белинского исписано 35 лл., два листа остались чистыми и ненумерованными. На последних четырех листах, нумерация которых начата заново (лл. 1—4), переписаны некоторые варианты поэмы с пояснениями Белинского. На обороте внутренней обложки следующая надпись рукой Г. А. Джаншиева, датированная августом 1891 г.:
«Настоящий манускрипт весь собственноручно написан В. Г. Белинским в 1842 г. для своей невесты Марии Васильевны Орловой. После смерти ее, последовавшей в 1890 г., рукопись перешла к сестре покойной Марии Васильевны — Аграфене Васильевне, с которой я познакомился в конце 1890 г. в бытность свою на о. Корфу. Летом 1891 г. А. В. Орлова прислала мне этот манускрипт для принесения в дар Румянцевскому Музею.
Григорий Джаншиев. Москва, Август 1891 г.».
В отчете «Московского Публичного и Румянцевского музеев за 1892 г.» (стр. 72) дано описание этой тетради и упомянуто, что список Белинского был использован в издании «Демона» Кушнерева и Прянишникова, а сопроводительное письмо Белинского к М. В. Орловой было напечатано Г. А. Джаншиевым в сборнике «Помощь голодающим» М. 1892 г.
Во II томе Сочинений М. Ю. Лермонтова, изд. И. М. Кушнерева и К° и книжного магазина П. К. Прянишникова (М. 1891 г.), «Демон» напечатан по тексту, близкому к карлсруйскому изданию, а в конце тома, в примечаниях, сделанных П. Канчеловским, приведены разночтения списка Белинского и публикуемого текста. Приведены также варианты, указанные Белинским, и пояснения к ним.
Список Белинского имел специальное назначение. Он делался для М. В. Орловой, в то время классной дамы Александровского института в Москве, с которой Белинский уже в течение 7 лет поддерживал дружеские отношения, а теперь задумал на ней жениться. Поверенным своим он выбрал старого друга, В. П. Боткина, который жил в это время в Москве и должен был передать М. В. «заветную тетрадь». Письма Белинского к Боткину по этому поводу полны волнений, надежд и робости. Подарок М. В. Орловой он готов был считать с своей стороны «дерзостью», но связывал с ним большие надежды.
«Коротко и ясно Боткин: я схожу с ума, и свались мне с неба тысяч около десяти... зови попов... Отдам «Демона» своего в хороший переплет и препровожу с «посланием» — будь, что будет, а надо завязать узел и пусть судьба развязывает его, как хочет — хуже не будет». (17 марта 1892 г.)
Переписка «Демона» была закончена 16 марта 1842 г., тетрадь отдана в красивый переплет и 4 апреля послана в Москву на имя В. П. Боткина, который, «не распечатывая посылки», должен был передать ее по назначению; потом, под каким-либо предлогом, вторично зайти к М. В. Орловой, чтобы посмотреть, каков будет результат «дерзкого послания».
«Известие о доставлении посылки жду, как черт знает чего. Не глупец ли! Так мало надеялся, или — лучше сказать — так холодно, спокойно и уверенно не недеялся, и так еще суетиться и ребячиться! Так то играет нами жизнь!» — писал Белинский Боткину в апреле 1842 г.2
Сопроводительное письмо от 4 апреля 1842 г., ошибочно датированное Белинским 4-м марта, было написано на красивом листе почтовой бумаги с вытисненным на 1-й странице орнаментом (фототипию его см. в сборнике «Помощь голодающим», 1892). Как видно из этого письма, предлог для подарка М. В. Орловой был выбран Белинским, — благодарность за вышитый для него бумажник.
«Мне стало немножко совестно, — писал Белинский, — когда, раскрывши довольно красиво обделанную тетрадку, я вдруг увидел свои каракули, дико-странные и безобразные, подобно мне самому; но если я узнаю (разумеется, от вас самих), что вы в этих каракулях увидели именно то, что должно в них увидеть — желание небольшим и приятным для меня трудом выразить вам мою благодарность за ваше незаслуженное мною внимание ко мне, — то нисколько не раскаюсь в том, что не нанял для переписки поэмы хорошего писца».
В. П. Боткин лично исполнил поручение друга и в письме от 22 апреля 1842 г.3 дал, как того требовал Белинский, полный отчет о своем посещении М. В. Орловой.
Повидимому, список «Демона» оправдал возлагаемые на него надежды. Летом 1843 г. Белинский ездил в Москву для свидания с М. В. Орловой, сделал ей предложение, а в ноябре 1843 г. женился.
В тот момент, когда Белинский в марте 1842 г. переписывал «Демона», в руках у него было два списка поэмы.
Помимо того, что об этом свидетельствуют варианты, данные в конце тетради, имеется и прямое указание в письме к Боткину от 17 марта 1842 г.: «Я только вчера кончил переписывать его «Демона» с двух списков, с большими разницами». Кроме того, возможно, что Белинский, ближайший сотрудник «Отечественных записок», был знаком и с «корректурой Краевского», сохранившейся после цензурного запрещения и представляющей собой вариант 2-й редакции поэмы. Таким образом, Белинский мог в это время видеть несколько вариантов «Демона». Тем больший интерес приобретает вопрос о том, какому списку отдано было им предпочтение.
Белинский не написал специальной статьи о «Демоне» и не дал его разбора в своих больших статьях о Лермонтове 1840 г. и 1841 г., так как поэма не появлялась в печати. Но выбранный им список поэмы и его история могут в значительной степени заполнить этот пробел.
Два списка «с большими разницами», которые лежали перед Белинским в марте 1842 г., были вариантами обеих редакций «Демона». И из этих двух редакций Белинский отдал предпочтение первой, так как именно ее он списал, а вторую дал в вариантах, т. е. он поступил как раз обратно тому, что принято было впоследствии большинством редакторов Лермонтова.
Все наиболее характерные особенности 1-й редакции «Демона» в списке Белинского налицо.
VI глава I части (Танец Тамары), I глава II части (обращение Тамары к отцу), V гл. III части (настроение Тамары в монастыре) — даны у Белинского как в 1-й редакции. В главе IX II части в монологе «Демона» («Зачем, красавица...») имеется 6 строк, а в «клятве» Демона — 4 строки, выпущенные во 2-й редакции, но сохранившиеся в 1-й.
Различное содержание обеих редакций главным образом сказалось в последних главах поэмы.
В списке Белинского точно воспроизведено окончание 1-й редакции. Ангел спускается к покинутой могиле и «приникает» к ней «с усердною мольбой»; мимо проносится Демон. Окончание 2-й редакции («В пространстве синего эфира») дано лишь в варианте.
Нельзя, однако, утверждать, что у Белинского был точный список авторизованный копии «Демона» 1838 г., так как между ней и списком Белинского имеются довольно многочисленные, хотя по смыслу и не существенные, разночтения. У него был один из вариантов этой редакции поэмы1.
О втором списке «Демона», который был в руках Белинского в 1842 г., свидетельствуют варианты, приведенные им в конце текста (стр. 1—4), со следующим примечанием: «Так как поэма эта была автором переправляема, то в различных списках, ходящих по рукам, некоторые места в ней более или менее разнятся между собою. Здесь прилагаются все такие места поэмы».
Судя по приведенным Белинским отрывкам (их всего 10), другой его список был одним из вариантов 2-й редакции, приближающийся к тексту, положенному в основу карлсруйского издания 1857 г.
В конце тетради приведены все наиболее существенные разночтения выбранного Белинским текста с 2-й редакцией поэмы. Здесь целиком переписан диалог Тамары и Демона о боге («он занят небом, не землей»), XVI глава («В пространстве синего эфира»...), XIII глава (Тамара в гробу), V глава (настроение Тамары в монастыре).
Кроме того, в пометках Белинского сохранились следы критического отношения к переписываемому тексту. Приведя среди вариантов слова Тамары, выключенные им из основного текста («Нет! дай мне клятву роковую»...), Белинский поясняет: «было выпущено за бессмысленностью».
Быть может, ни одно произведение русской литературы не было воспринято Белинским так эмоционально, с таким глубоким личным потрясением, как «Демон». В письме к Боткину от 17 марта 1842 г. он писал: «со мною сделалась новая болезнь — не шутя. Ноет грудь, но так сладко, так сладострастно... Словно волны пламени то нахлынут на сердце, то отхлынут внутрь груди; но эти волны так влажны, так освежительны... Ощущение это давно мне знакомо; но никогда оно не бывало у меня так глубоко, так чувственно, так похоже на болезнь. Особенно оно овладело мною, пока я писал «Демона». Странный я человек: иное по мне скользит, а иное так зацепит, что я им только и живу. «Демон» сделался фактом моей жизни, я твержу его другим, твержу себе, в нем для меня миры истин, чувств, красот».
Это эмоциональное отношение Белинского к поэме Лермонтова объясняется тем, что знакомство с ней совпало у него с глубоким переломом в его убеждениях, когда он стоял перед окончательным разрывом с философией «разумной действительности» и терял веру в «объективную осмысленность жизни». Содержание же 1-й редакции «Демона», с ее ясно выраженным дуализмом и неразрешенной борьбой, с подчеркнутым моментом борьбы с небом и сомнения в его «правде», было созвучно новому, протестующему против «разумной действительности» и «разумного сознания», настроению Белинского.
Начало этого кризиса отразилось еще в первых больших статьях Белинского о Лермонтове («Герой нашего времени» — «Отечественные записки» 1840, № 6, и «Стихотворения М. Ю. Лермонтова» — «Отечественные записки» 1841 г., т. XIV); но оно с особенной отчетливостью выразилось в его окончательных суждениях о Лермонтове, которые непосредственно связаны с зеленой сафьяновой тетрадью. Ведь именно последние главы «Демона», взятые Белинским в первой редакции, повлияли на его окончательные оценки Лермонтова, и выражены они в переписке с Боткиным по поводу только что законченного списка поэмы.
«Лермонтов далеко уступает Пушкину в художественности и виртуозности, в стихе музыкальном и упруго-гибком, — писал Белинский Боткину 17 марта 1842 г., — но содержание, добытое со дна глубочайшей и могущественной натуры, исполинский взмах, демонский полет — с небом гордая вражда, — все это заставляет думать, что мы лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию шагнул бы дальше Пушкина. Надо удивляться детским произведениям Лермонтова... это сатанинская улыбка на жизнь, искривляющая младенческие еще уста, это «с небом гордая вражда», это — презрение рока и предчувствие неизбежности. Все это детски, но страшно — сильно и взмашисто. Львиная натура! Страшный и могучий дух!.. Да, Боткин, глуп я был с моею художественностью, из-за которой не понимал, что такое содержание».
Через несколько дней Боткин, в ответном письме к Белинскому, высказывал свой взгляд на Лермонтова, с которым Белинский согласился «до последней иоты» (в письме от 4 апреля 1842 г.).
«Да, пафос его, как ты совершенно справедливо говоришь, есть «с небом гордая вражда». Другими словами, отрицание духа и миросозерцания, выработанного средними веками, или, еще другими словами — пребывающего общественного устройства. Дух анализа, сомнения и отрицания, составляющий теперь характер современного движения, есть ничто иное, как тот диавол, демон — образ, в котором религиозное чувство воплотило врагов своей непосредственности».
Несколько раз потворенный Белинским стих — «с небом гордая вражда», в котором, по его мнению, выражен основной смысл поэзии Лермонтова, имеется только в 1-й редакции «Демона», переписанной Белинским. Также «сатанинской улыбке на жизнь», «презрению рока», о которых говорит Белинский в своем письме к Боткину, соответствуют стихи из XIII гл. 1-й редакции об улыбке, застывшей на лице мертвой Тамары («что в ней — насмешка ль над судьбой, непобедимое сомненье, иль к жизни хладное презренье»), которые были выпущены Лермонтовым во 2-й редакции поэмы. Так непосредственно связаны последние суждения Белинского о Лермонтове с 1-й ред. поэмы «Демон», переписанной им собственноручно в марте 1842 г.
——————
|
