|
ГЛАВА VIII
У князя Лиговского были гости кое-кто из родных, когда Красинский взошел в лакейскую...
- Князь принимает, — спросил он, нерешительно взглядывая то на того, то на другого лакея.
- Мы не здешние, — отвечал один из них, даже не приподнявшись с барской шубы...
- Нельзя ли, любезный, вызвать швейцара?...
- Он верно сейчас сам выйдет, — был ответ... — а нам нельзя!.. Наконец явился швейцар...
- Князь Лиговской дома?
- Пожалуйте-с.
- Доложи, что пришел Красинский... он меня знает! -
Швейцар отправился в гостиную и, подойдя к князю Степан Степанычу, сказал ему тихо...
- Господин Красинский... приехал-с — он говорит, что вы изволите его знать!
- Какой Красинский? — что ты врешь? — воскликнул князь, важно прищурясь...
Печорин, прислушавшись в чем дело, поспешил на помощь сконфуженному швейцару...
- Это тот самый чиновник, — сказал он, — у которого ваше дело... я к нему нынче заезжал!..
- А! — очень обязан, — отвечал Степан Степ...
Он пошел в кабинет и велел просить туда чиновника. -
Мы не будем слушать их скучных толков о запутанном деле, а останемся в гостиной; — две старушки, какой-то камергер и молодой человек обыкновенной наружности играли в вист; княгиня Вера и другая молодая дама сидели на канапе возле камина, — слушая Печорина, который, придвинув свои кресла к камину, где сверкали остатки каменных угольев, рассказывал им одно из своих похождений во время Польской кампании. Когда Степан Степаныч ушел, он занял праздное место, чтоб находиться ближе к княгине. — — Итак вам велели отправиться со взводом... в эту деревню, — сказала молодая дама, которую Вера называла кузиною, продолжая прерванный разговор...
- И я, как разумеется, отправился, хотя ночь была темная и дождливая... — сказал Печорин, — мне велено было отобрать у пана оружие, если найдется... а его самого отправить в главную квартиру... я только что был произведен в корнеты, и это была первая моя откомандировка. К рассвету мы увидали перед собою деревню с каменным господским домом, у околицы мои гусары поймали мужика и притащили ко мне. Показания его об имени пана и о числе жителей были согласны с моею инструкциею. — А есть ли у вашего пана жена или дочери? — спросил я.
- Есть, пане капитане.
- А как их зовут, графиню, жену вашего Острожского?
- Графиня Рожа.
"Должно быть красавица", — подумал я наморщась.
- Ну а дочки ее такие же рожи, как их маменька?
- Нет, пане капитане, старшая называется Амалия и меньшая Эвелина. "Это еще ничего не доказывает", — подумал я. Гр. рожа меня мучила, я продолжал расспросы:
- А что сама гр. Рожа старуха?
- Ни, пане, ей всего 33 года.
- Какое несчастье!
Мы въехали в деревню и скоро остановились у ворот замка. Я велел людям слезть и в сопровождении унтер-офицера вошел в дом. Всё было пусто. Пройдя несколько комнат, я был встречен самим графом, дрожащим и бледным как полотно. Я объявил ему мое поручение, разумеется он уверял, что у него нет оружий, отдал мне ключи от всех своих кладовых и между прочим предложил завтракать. После второй рюмки хереса граф стал просить позволения представить мне свою супругу и дочерей. — Помилуйте, — отвечал я, — что за церемония — я признаться боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но граф настаивал и, повидимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась, и взошла женщина высокая, стройная, в черном платьи. Вообразите себе польку и красавицу польку, в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была сама графиня Розалия или Роза, по простонародному Рожа. — Эта случайная игра слов показалась очень забавна двум дамам. Они смеялись.
- Я предчувствую, вы влюбились в эту Рожу, — воскликнула наконец молодая дама, которую княгиня Вера называла кузиной.
- Это бы случилось, — отвечал Печорин, — если б я уже не любил другую.
- Ого! постоянство, — сказала молодая дама. — Знаете, что этой добродетелью не хвастаются?
- Во мне это не добродетель, а хроническая болезнь.
- Вы однако же вылечились?
- По крайней мере лечусь, — отвечал Печорин.
Княгиня на него быстро взглянула, на лице ее изобразилось что-то похожее на удивление и радость. Потом вдруг она сделалась печальна. Этот быстрый переход чувств не ускользнул от внимания Печорина, он переменил разговор, анекдот остался неконченным и скоро был забыт среди веселой и непринужденной беседы; наконец подали чай, и взошел князь, а за ним Красинский, князь отрекомендовал его жене и просил садиться. Взоры маленького кружка обратились на него, и молчание воцарилось. Если б князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак в 500 р. Если имел в нем нужду, даже пригласил бы его к себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что в мире не ввел бы в свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежавшего к высшему кругу; но князь воспитывался в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка. Княгиня из вежливости обратилась к Красинскому с некоторыми вопросами, он отвечал просто и коротко.
- Мы очень благодарны, — сказала она наконец, — г. Печорину за то, что он доставил нам случай с вами познакомиться.
При этих словах Печорин и Красинский невольно взглянули друг на друга, и последний отвечал скоро:
- Я еще более вас должен быть благодарен г. Печорину за эту неоцененную услугу.
По губам Печорина пробежала улыбка, которая могла бы выразиться следующей фразой: — "Ого, наш чиновник пускается в комплименты"; — понял ли Красинский эту улыбку или же сам испугался своей смелости — потому что, вероятно, это был его первый комплимент, сказанный женщине, так высоко поставленной над ним обществом, — не знаю — но он покраснел и продолжал неуверенным голосом:
- Поверьте, княгиня, что я никогда не забуду приятных минут, которые позволили вы мне провесть в вашем обществе: прошу вас не сумневаться: я исполню всё, что будет зависеть от меня... и к тому же ваше дело только запутано, — но совершенно правое.
- Скажите, — спросила его княгиня с тем участием, которое так похоже на обыкновенную вежливость, когда не знают что сказать незнакомому человеку: — скажите: вы, я думаю, ужасно замучены делами... я воображаю эту скуку: с утра до вечера писать и прочитывать длинные и бессвязные бумаги... это нестерпимо: — поверите ли, что мой муж каждый день в продолжение года толкует и объясняет мне наше дело — а я до сих пор ничего еще не понимаю.
"Какой любезный и занимательный супруг", — подумал Печорин ... — Да и зачем вам, княгиня! — сказал Красинский... — ваш удел забавы, роскошь — а наш труд и заботы: оно так и следует: если б не мы, кто бы стал трудиться.
Наконец и этот разговор истощился: Красинский встал, раскланялся... Когда он ушел, то кузина княгини заметила, что он вовсе не так неловок, как бы можно ожидать от чиновника, и что он говорит вовсе не дурно. — Княгиня прибавила: "et savez-vous, ma chere, qu'il est tres bien!.. " — Печорин при этих словах стал превозносить до невозможности его ловкость и красоту: он уверял, что никогда не видывал таких темноголубых глаз ни у одного чиновника на свете, и уверял, что Красинский, судя по его глубоким замечаниям, непременно будет великим государственным человеком, если не останется вечно титюлярным советником... "я непременно узнаю, — прибавил он очень серьезно, — есть ли у него университетский аттестат!.."
Ему удалось рассмешить двух дам и обратить разговор на другие предметы; несмотря на то, выражение княгини глубоко врезалось в его памяти: оно показалось ему упреком, хотя случайным, но тем не менее язвительным. — Он прежде сам восхищался благородной красотою лица Красинского, но когда женщина, увлекавшая все его думы и надежды, обратила особенное внимание на эту красоту... он понял, что она невольно сделала сравнение для него убийственное, и ему почти показалось, что он вторично потерял ее навеки. м с этой минуты в свою очередь возненавидел Красинского. Грустно, а надо признаться, что самая чистейшая любовь наполовину перемешана с самолюбием. Увлекаясь сам наружной красотою и обладая умом резким и проницательным, Печорин умел смотреть на себя с беспристрастием и, как обыкновенно люди с пылким воображением, переувеличивал свои недостатки: — убедясь по собственному опыту, как трудно влюбиться в одни душевные качества, он сделался недоверчив и приучился объяснять внимание или ласки женщин — расчетом или случайностию; то, что казалось бы другому доказательством нежнейшей любви, — пренебрегал он часто как приметы обманчивые, слова, сказанные без намерения, взгляды, улыбки, брошенные на ветер, первому, кто захочет их поймать; другой бы упал духом и уступил соперникам поле сражения... но трудность борьбы увлекает упорный характер, и Печорин дал себе честное слово остаться победителем: следуя системе своей и вооружась несносным наружным хладнокровием и терпением, он мог бы разрушить лукавые увертки самой искусной кокетки... Он знал аксиому, что поздно или рано слабые характеры покоряются сильным и непреклонным, следуя какому-то закону природы, доселе необъясненному; можно было наверное сказать, что он достигнет своей цели... если страсть, всемогущая страсть не разрушит как буря одним порывом высокие подмостки его рассудка и старание... но это если, это ужасное если, почти похоже на если Архимеда, который обещался приподнять земной шар, если ему дадут точку упора. — Толпа разных мыслей осаждала ум Печорина, так что под конец вечера он сделался рассеян и молчалив; князь Степан Степаныч рассказывал длинную историю, почерпнутую из семейных преданий; дамы украдкою зевали.
- Отчего вы сделались так печальны? — спросила наконец у Печорина кузина Веры Дмитревны. -
- Причину даже совестно объявить, — отвечал Печорин...
- Однако ж!..
- Зависть! -
- Кому ж вы завидуете?.. например...
- Не мне ли? — сказал князь, тонко улыбаясь и не воображая важности этого вопроса: Печорину тотчас пришло в мысль, что княгиня рассказала мужу прежнюю их любовь, покаялась в ней, как в детском заблуждении; если так, то всё было кончено между ними, и Печорин неприметно мог сделаться предметом насмешки для супругов, или жертвою коварного заговора; я удивляюсь, как это подозрение не потревожило его прежде, но уверяю вас, что оно пришло ему в голову именно теперь; он обещал себе постараться узнать, исповедывалась ли Вера своему мужу, и между тем отвечал:
- Нет, князь; не вам, хотя бы я мог, и всякий должен вам завидовать... но признаюсь, я бы желал иметь счастливый дар этого Красинского — нравиться всем с первого взгляда...
- Поверьте, — отвечала княгиня, — кто скоро нравится, об том скоро и забывают.
- Боже мой! что на свете не забывается?.. и если считать ни во что минутный успех — то где же счастие?.. Добиваешься прочной любви, прочной славы, прочного богатства... глядишь... смерть, болезнь, пожар, потоп, война, мир, соперник, перемена общего мнения — и все труды пропали!.. а забвенье? — забвенье равно неумолимо к минутам и столетиям. — Если б меня спросили, чего я хочу: минуту полного блаженства или годы двусмысленного счастия... я бы скорей решился сосредоточить все свои чувства и страсти на одно божественное мгновенье и потом страдать сколько угодно, чем мало-по-малу растягивать их и размещать по нумерам в промежутках скуки или печали. -
- Я во всем с вами согласна, кроме того, что всё на свете забывается — есть вещи, которых забыть невозможно... особенно горести... — сказала княгиня.
Ее милое лицо приняло какой-то полухолодный, полугрустный вид, и что-то похожее на слезу пробежало блистая вдоль по длинным ее ресницам, как капля дождя, забытая бурей на листке березы, трепеща перекатывается по его краям, покуда новый порыв ветра не умчит ее — бог знает куда. Печорин с удивлением взглянул на нее... увы! но он не мог ничем объяснить этот странный припадок грусти! он так давно разлучен был с нею: и с тех пор он не знал ни одной подробности ее жизни... даже очень вероятно, что чувства Веры в эту минуту относились вовсе не к нему? — мало ли могло быть у нее обожателей после его отъезда в армию; может быть и ей изменил который-нибудь из них, — как знать!..
Кто объяснит, кто растолкует
Очей двусмысленный язык...
Когда он встал, чтоб уезжать, княгиня его спросила, будет ли он послезавтра на бале у баронессы Р., ее родственницы... "Мне досадно, что баронесса так убедительно нас звала, — прибавила она; — я почти вовсе не знаю здешнего круга, — и уверена, что мне там будет скушно... " Печорин отвечал, что он еще не зван...
- Теперь я понимаю, — подумал он, садясь в сани, — ей хочется иметь на этом бале знакомого кавалера...
- Дай бог, чтоб меня не звали: там, верно, будет Лиза Негурова... Ах! боже мой, да, кажется, они с Верой давнишние знакомые... О! но если она осмелится... — Тут сани его остановились, и мысли также. — Взойдя к себе в кабинет, он нашел на столе пригласительный билет от баронессы...
Перейти к чтению девятой главы>>
|
