|
Часть I-я
Глава I
День угасал; лиловые облака, протягиваясь по западу, едва пропускали
красные лучи, которые отражались на черепицах башен и ярких главах
монастыря. Звонили к вечерни; монахи и служки ходили взад и вперед по
каменным плитам, ведущим от кельи архимандрита в храм; длинные, черные
мантии с шорохом обметали пыль вслед за ними; и они толкали богомольцев с
таким важным видом, как будто бы это была их главная должность. Под дымной
пеленою ладана трепещущий огонь свечей казался тусклым и красным;
богомольцы теснились вокруг сырых столбов, и глухой, торжественный шорох
толпы, повторяемый сводами, показывал, что служба еще не началась. У ворот монастырских была другая картина. Несколько нищих и увечных
ожидали милости богомольцев; они спорили, бранились, делили медные деньги,
которые звенели в больших посконных мешках; это были люди, отвергнутые
природой и обществом (только в этом случае общество согласно бывает с
природой); это были люди, погибшие от недостатка или излишества надежд,
олицетворенные упреки провидению; создания, лишенные права требовать
сожаления, потому что они не имели ни одной добродетели, и не имеющие ни
одной добродетели, потому что никогда не встречали сожаления. Их одежды были изображения их душ: черные, изорванные. Лучи заката
останавливались на головах, плечах и согнутых костистых коленах; углубления
в лицах казались чернее обыкновенного; у каждого на челе было написано
вечными буквами нищета! — хотя бы малейший знак, малейший остаток гордости
отделился в глазах или в улыбке!
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно
смотрел на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его
казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его
было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт
как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя
жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были
растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала
целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души
обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем
какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не
человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его
глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не смея верить
их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика. Ему казалось не
больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая,
бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную; его душа еще не жила
по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде
времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал
дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно
сожалел об нем; он думал: если б я был черт, то не мучил бы людей, а
презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник
бога!.. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с
ненависти!
И глаза его блистали под беспокойными бровями, и худые щеки
покрывались красными пятнами: всё было согласно в чертах нищего: одна
страсть владела его сердцем, или, лучше, он владел одною только страстью, -
но зато совершенно!
"Христа ради, барин, — погорелым, калекам, слепому... Христа ради копеечку!" — раздался крик его товарищей; он вздрогнул, обернулся — и в этот миг решилась его участь. — Что же увидал он? русского дворянина, Бориса Петровича Палицына. Не больше.
Перейти к чтению второй главы>>
|
