III. «Княгиня Лиговская» — преодоление светской повести
Лермонтов пишет «Княгиню Лиговскую» как раз в то время, когда на страницах «Телескопа» и «Московского наблюдателя» шла горячая полемика за и против светской повести, когда проблема изображения современного общества стояла чрезвычайно остро перед русской литературой, когда по всему фронту развернулась борьба между сторонниками романтизма и реализма.
Белинский, выступая против антидемократических тенденций и романтических штампов светской повести, противопоставлял ей повести Гоголя, отличавшиеся реализмом и демократизмом. Особую роль в этой борьбе сыграла так называемая повесть о бедном чиновнике.
Начиная с «Арабесок» и главным образом с «Шинели», повесть о бедном чиновнике привлекает к себе чрезвычайное внимание и становится излюбленной темой писателей нового направления, известного у нас под названием «натуральной школы»1. Основными принципами этого нового направления был показ «жизни действительной... во всей ее наготе и истине» (Белинский), критическое отношение к действительности, демократизм и гуманизм.
Повесть о бедном чиновнике отличается от светской повести не только совершенно иной, демократической, тематикой, иными, демократическими, персонажами, иным бытом, но и принципиально иным отношением к человеку и к действительности. Поэтому как по содержанию, так и по форме чиновничья повесть антагонистична светской повести.
Любовная интрига, обязательная для светских повестей, в повести о бедном чиновнике или вовсе отсутствует, или же отодвигается на второй план. Главное внимание уделяется показу социального облика персонажей, реалистически-резкому описанию быта.
Композиция чиновничьей повести отличается гораздо большей простотой. Тщательно зарисованные портреты встречаются в чиновничьих повестях так же, как и в светских, но как мало похожи они на живописно-романтические портреты в светских повестях!
Если светская повесть рисует изысканно красивые жесты и позы, то в чиновничьей повести изображаются согбенные, уродливые спины, жалкие и изможденные лица. Вместо звучно-красивых имен, всех этих Греминых, Лидиных, Сафьевых и других, герои чиновничьей повести называются Башмачкиными, Куфаркиными, Чечевичкиными и т. д. Язык чиновничьих повестей отличается просторечием, грубоватой лексикой.
Но самое важное отличие чиновничьей повести, основной пафос ее заключается в трепетном сочувствии автора к маленькому человеку, в стремлении показать подлинную жизнь и подлинных людей, без всяких прикрас.
«Княгиня Лиговская» начинается сценой глубокого социального контраста. «В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни по Вознесенской улице» идет бедный чиновник, на котором «синяя ваточная шинель со старым бобровым воротником» и картуз неопределенной формы. Он молод, красив, но не замечает хорошеньких женщин, с которыми случайно сталкивается. «Утомленный однообразной работой», чиновник шел медленно, время от времени останавливаясь перед соблазнительно блестящими витринами кондитерских и магазинов и «долго, пристально, с завистью разглядывал различные предметы». Соблазны большого города вызывают жгучую зависть у бедного чиновника. Он ненавидел извозчиков, которые его приглашали прокатиться, ибо все это было не для него. Неожиданно на чиновника налетел гнедой рысак, на котором мчался офицер в серой шинели с развевающимся белым султаном. Чиновник был сбит с ног, а рысак с офицером промчались дальше.
Под влиянием этого случая «горькие думы овладели его (чиновника. — М. Б.) сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны» (т. V, стр. 110).
Мотив этот развивается и дальше. Узнав своего обидчика в блестящем офицере, забавно рассказывающем о том, как он задавил кого-то сегодня, бедный чиновник в ярости восклицает:
«Милостивый государь... вы едва меня сегодня не задавили, да, меня — который перед вами... и этим хвастаетесь, вам весело? — а по какому праву? потому что у вас есть рысак, белый султан? золотые эполеты? — разве я не такой же дворянин, как вы? — я беден! — да, я беден! хожу пешком — конечно, после этого я не человек, не только дворянин!..» (т. V, стр. 121).
Это глубокое чувство возмущения и оскорбленной человеческой гордости прорывается еще сильней, когда в разговоре с матерью чиновник гневно говорит:
«Разве когда он сидел здесь против вас, блистая золотыми эполетами, поглаживая белый султан, разве вы не чувствовали, не догадались с первого взгляда, что я должен непременно его ненавидеть» (т. V, стр. 158).
Но эта ненависть к золотым эполетам и белым султанам не носит еще принципиального характера.
Красинский жадно хочет выбиться в люди, попасть в среду светского общества. Он унизительно стоит в толпе зевак, разглядывает светских людей, приезжающих в прекрасных каретах на бал к баронессе Р. Увидя приехавших в карете князя и княгиню Лиговских, «Красинский поспешно высунулся из толпы зевак, снял шапку и почтительно поклонился, как знакомым, но увы, его не заметили или не узнали, что еще вероятнее» (стр. 166). Красинского охватывает чувство горечи и обиды.
«Деньги, деньги и одни деньги, — восклицает он, — на что им красота, ум и сердце. О, я буду богат непременно, во что бы то ни стало, и тогда заставлю это общество отдать мне должную справедливость» (стр. 166).
Таким образом, это не маленький, забитый, покорный чиновник Гоголя, описанный с таким гуманным чувством и вызывающий столько сострадания у читателя, а протестующий против унижения и оскорбления человек, который поставил себе целью во что бы то ни стало пробраться наверх.
В только намеченном, но сложном характере Красинского выведен совершенно новый тип жителя большого города, который впоследствии станет одним из основных героев Достоевского.
Эту тему униженного и оскорбленного, но протестующего чиновника Лермонтов пытается связать с обычной светской темой.
Печорин встречается с женщиной, которая когда-то его любила и обещала быть ему всегда верной, но впоследствии вышла замуж за старого князя Лиговского. Прежнее чувство как будто снова появляется у Печорина. К нему присоединяется и горечь оскорбленного самолюбия.
Таким образом, «Княгиня Лиговская» сразу развивается в двух планах. Правда, тема чиновника очень быстро уступает место светской теме с ее любовной интригой. Но Лермонтов постоянно стремится выйти за пределы светской тематики и того круга образов и бытовых описаний, которые были характерны для светской повести.
Так, например, при описании театра светские повествователи не шли дальше изображения зрительного зала, лож, кресел и оркестра, т. е. тех мест в театре, которыми только и могут интересоваться светские люди.
Лермонтов же не только изображает обычный зрительный зал с ложами и креслами, но дает также ряд конкретных зарисовок, которые сразу выделяют изображаемый им театр от театра вообще, который довольно часто рисовали светские повествователи. Он изображает петербургскую улицу около театра и популярную в его время ресторацию «Феникс», что напротив театра, но особенно интересна у него зарисовка публики, выходящей из театра:
«Дамы высокого тона составляли особую группу на нижних ступенях парадной лестницы, смеялись, говорили громко и наводили золотые лорнетки на дам без тона, обыкновенных русских дворянок, — и одни другим тайно завидовали: необыкновенные — красоте обыкновенных, обыкновенные — увы! гордости и блеску необыкновенных.
У тех и у других были свои кавалеры: у первых почтительные и важные, у вторых услужливые и порой неловкие!.. в середине же теснился кружок людей не светских, не знакомых ни с теми, ни с другими, — кружок зрителей. Купцы и простой народ проходили другими дверями. Это была миньятюрная картина всего петербургского общества» (стр. 123).
Конечно, это еще не изображение петербургского общества, это только маленькая художественная зарисовка одного из моментов жизни этого общества. Но эта зарисовка характерна для Лермонтова, который не ограничивается описанием одного только светского общества, а стремится показать все общество в его социальном разрезе.
Но особенно примечательны новые картины и пейзажи, которые появились в романе вместе с новыми демократическими персонажами и которые вовсе не свойственны светским повестям.
Лермонтов дает отличающееся конкретностью и точностью описание большого забитого жильцами грязного двора. Изображение этого двора и дома, между прочим, чрезвычайно близко к описанию дома, в котором живет портной Петрович («Шинель» Гоголя) и «Петербургских углов», где ютится городская беднота («Петербургские углы» Некрасова).
Автор кратко описывает бедную квартиру скромного чиновника. Красивый кавалерийский мундир Печорина с белым султаном еще более подчеркивает окружающую нищету и бедность.
Во всех этих описаниях чувствуется уже художник-реалист, который смело показывает социальные контрасты.
Таким образом, обычная оранжерейная обстановка светских повестей в «Княгине Лиговской» нарушена. Но и тот интерьер, который характерен для светских повестей, также по-иному рисуется Лермонтовым.
У светских повествователей их персонажи живут и действуют в обстановке, изображаемой трафаретно, безотносительно к личности персонажа. У каждого из них, правда, есть свое положение в обществе, свой дом, своя обстановка, но все это описано шаблонно, почти не связано с характером героев.
Лермонтов, наоборот, стремится подметить характерные, индивидуальные особенности в обстановке, окружающей его персонажи.
В бедной комнате чиновника Красинского на столе лежала книга: «Легчайший способ быть всегда богатым и счастливым», сочинение Н. П., Москва, в тип. И. Глазунова, цена 25 копеек» (стр. 156). А это уже деталь, свидетельствующая об определенной черте характера хозяина этой комнаты.
Особенно интересно изображение комнаты Печорина.
Описывая ее обстановку, Лермонтов замечает, что «лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного. Драпировка над окнами была в китайском вкусе, а вечером или когда солнце ударяло в стеклы, опускались пунцовые шторы — противоположность резкая с цветом горницы, но показывающая какую-то любовь к странному, оригинальному» (стр. 114, подчеркнуто мною. — М. Б.).
Помимо ковров, письменного стола, оружия и диванов, по которым взгляд скользит не останавливаясь, внимание привлекает картина, которая «изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником... Картина эта была фантазия, глубокая, мрачная... казалось, вся мысль художника сосредоточилась в глазах и улыбке...» Во всем этом портрете было что-то необыкновенное, и особенно притягивали к себе глаза, «испытующий и укоризненный луч» которых, «казалось, следовал за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая...» (стр. 114—115).
Эту картину Лермонтов ставит в центре описания всей комнаты. Она — главное в этом описании, потому что выделяет данную комнату из тысячи других ей подобных, придает ей свое лицо и оригинальность, которые в известной степени соответствуют и дорисовывают оригинальность характера самого хозяина.
Особенно интересно описание этой картины тем, что, будучи романтическим по стилю и по содержанию, оно дано на бытовом фоне остальной обстановки.
Таким образом, Лермонтов не только далеко уходит за пределы обычной обстановки светских повестей, но даже светскую обстановку рисует по-иному. Это стремление установить связь между человеком и той средой, в которой он действует, между человеком и вещами нашло позднее полное развитие у Гоголя в «Мертвых душах».
Следует отметить и особое отношение автора «Княгини Лиговской» к «свету». Тема «света» в той или иной степени занимала всех авторов светских повестей, и здесь легко установить как черты сходства, так и черты различия Лермонтова с ними.
Светские повествователи обычно изображали «свет» с парадной стороны и развивали действие в обстановке бала, маскарада, театра, гостиной. Лермонтов же, помимо того, показывает читателям и изнанку жизни этого общества.
Так, в частности, беспощадно правдивыми красками обрисовывает он судьбу светской девушки. Для нее вопрос о замужестве — дело жизни, цель всех усилий.
Выйти замуж — это значит определить свое положение в «свете», найти свое место в нем.
Сестра Печорина, шестнадцатилетняя Варенька, «была очень недурна собой», и Лермонтов иронически добавляет, что «по словам маменьки (папеньки уже не было на свете) не нуждалась в приданом и могла занять высокую ступень в обществе, с помощию божией, хорошенького личика и блестящего воспитания» (стр. 112). В отличие от нее Лизавета Николаевна Негурова сделала два-три неверных хода в этой игре, в результате до 25 лет не вышла замуж, попала в разряд «старых дев» и вследствие этого оказалась в тяжелом и унизительном положении в светском обществе. Ей приходится страдать и выносить уколы и оскорбления не только в обществе, но и в семье со стороны ее неумного и грубого отца. Он раздражен тем, что Печорин ведет себя не так, как подобает себя вести молодому человеку, который имеет серьезные намерения, и свою досаду вымещает на дочке: «...ты, матушка, 25 лет девка, так на шею и вешаешься... замуж захотелось!..» (стр. 124). На это мать замечает: «Что ж делать, когда молодые люди не женятся... надо самой не упускать случая...» (стр. 125). В этом роде разговоры повторялись всегда, когда дочь оставалась наедине с матерью и отцом. Проблема замужества светской девушки, домашние разговоры светских людей, где выявляются отвратительные нравы этого общества, были уже показаны В. Одоевским в повести «Княжна Мими». Тем не менее сцены, нарисованные в «Княжне Лиговской», звучат по-новому.
Сцена, рисующая Негурову после бала в ее спальне, несколько напоминает сцену, изображенную В. Одоевским в «Княжне Мими». Но при описании Негуровой Лермонтов обнаруживает такую остроту зарисовки действительности, какой у Одоевского нет.
Лермонтов показывает Негурову с ее «поблекшими прелестями, худощавой, тонкой, жилистой шеею и сухими плечами, на которых обозначались красные рубцы от узкого платья» (стр. 126). Никто из светских повествователей не показывал светскую девушку в таком виде.
Лермонтов как будто нарочно срывает с нее ореол красоты и очарования, которым тщательно прикрывали ее все светские повествователи, кроме В. Одоевского. Лермонтов показывает и горничную Негуровой, «толстую, рябую девищу», затем, чтобы привести «ум в печальное сомнение на счет домашнего образа жизни господ» (стр. 126). Лермонтов выступает здесь как реалист. Он не боится срывать внешние покровы как с отдельных представителей, так и со светского общества в целом; он не боится натуралистических подробностей при обрисовке быта и смело показывает грубость его, таящуюся под внешним благообразием и блеском. Позже Л. Н. Толстой продолжил и значительно углубил эту линию Лермонтова срыванием «всех и всяческих масок» с правящих классов.
Но, обращаясь к парадной стороне светского общества, Лермонтов насыщает изображение его иронией и сарказмом. Таково, например, описание светских людей, съехавшихся на парадный обед к Татьяне Петровне. Лермонтов говорит, что за столом собрались люди «не столько для того, чтобы насладиться дарами роскоши, но чтоб удовлетворить тщеславию ума, тщеславию богатства... В одежде этих людей, так чинно сидевших вокруг длинного стола, уставленного серебром и фарфором, так же как в их понятиях, были перемешаны все века» (стр. 144—145).
В этом вступлении чувствуется ироническое отношение автора к светскому обществу и превосходство его над ним. За этим столом люди не просто собрались пообедать, а блеснуть своим умом или во всяком случае предъявить претензию на ум, покичиться своим богатством, знатностью, положением. То здесь, то там за столом вспыхивают ничтожные и пустые споры.
В самые острые моменты «принципиальных» споров врывается проза обеда, и от этого усиливается комический элемент во всей этой светской церемонии. Например, за одним концом стола идет спор, какому из двух городов — Петербургу или Москве — следует отдать предпочтение. В середине спора, который ведется в напыщенном и высокопарном тоне, дипломат восклицает: «Какие ужасные клеветы про наш милый город (Петербург. — М. Б.), а все это старая сплетница Москва, которая из зависти клевещет на молодую свою соперницу». При слове «старая сплетница» разряженная старушка затрясла головой и чуть-чуть не подавилась спаржей».
Шутка автора сразу оттеняет и пустоту этого общества и всю комичность спора, который ведется в серьезном тоне.
Упоминание о спарже, которой чуть-чуть не подавилась старушка, о куске рябчика, который старательно жевала дама в малиновом берете, о соусе, «унизанном трюфелями», который «уписывал» рыжий господин, — все эти обыденные подробности вносятся автором в великосветский разговор, чтобы подчеркнуть пустоту его и ничтожность, чтобы снизить своих героев, сорвать с них тот ореол великолепия, которым окружали их светские писатели.
Описание бала у баронессы Р... также проникнуто иронией и сарказмом. Уже короткое предварительное замечание автора, что муж этой баронессы — курляндский барон — «каким-то образом сделался ужасно богат», — заставляет читателя насторожиться. На этом балу собралось «все, что есть лучшего в Петербурге».
Тут были посланники с их заморской свитой, военные генералы, государственные люди, один путешествующий английский лорд, чрезвычайно молчаливый, с супругой, говорившей за четырех, и ряд других не менее важных лиц... Тут были светские красавицы, которые с глубоким участием относились к иностранным дипломатам только за то, что они говорили по-французски.
«Тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове» (стр. 167). Тут было много и других самых разнообразных лиц — штатских и военных... «Но зато дамы... о! дамы были истинным украшением этого бала, как и всех возможных балов!.. Сколько блестящих глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент... чудеса природы и чудеса модной лавки... волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмаки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного французского романа, бриллианты, взятые на прокат из лавки...» (стр. 167—168).
Саркастические замечания автора не щадят и дам. Это тем более следует отметить, что у всех авторов светских повестей какая-нибудь графиня или княгиня всегда была в центре описания бала, кульминационным пунктом всего светского великолепия. Лермонтов же, описывая светских дам, показывает фальшь, искусственность, лживость и мишурный блеск салонной толпы1.
Описание людей, присутствующих на балу у баронессы Р., близко к описанию петербургского света, данному Пушкиным: «Тут был, однако, цвет столицы, и знать, и моды образцы» («Евгений Онегин», гл. VIII, строфа XXIV). Но ироническая патетика при обрисовке дам напоминает стиль Гоголя.
В этом обществе, полном предрассудков и условностей, женщина, впервые являющаяся на бал, на суд общества, должна быть очень осторожна, потому что «некстати пришитый бант, не на месте приколотый цветок мог навсегда разрушить ее будущность» (стр. 170).
Но «отъявленный взяточник принимается везде очень хорошо: его оправдывают фразой: «и! кто этого не делает!.. Трус обласкан везде, потому что он смирный малый...» (стр. 120).
Настоящему человеку в светском обществе нет ни места, ни дела, «ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: — свету нужны французские водевили и русская покорность чужому мнению» (стр. 111). В свете все обычно, все шаблонно, и даже «все залы схожи между собой, как все улыбки и все приветствия» (стр. 134). Ничего оригинального свет не терпит, «хороший тон царствует только там, где вы не услышите ничего лишнего — но увы! друзья мои! зато как мало вы там и услышите.» (стр. 117).
Образованных обществ, «где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек... у нас в России мало, в Петербурге еще меньше», — замечает Лермонтов (стр. 117).
Но свету все это и не нужно. Красивая, привлекательная внешность и уменье ловко танцовать там больше ценятся; как только Печорин это понял, «стал больше танцовать и реже говорить умно; — и даже ему показалось, что его начали принимать с большим удовольствием. — Одним словом, он начал постигать, что по коренным законам общества в танцующем кавалере ума не полагается!» (стр. 118, подчеркнуто Лермонтовым). Но не только танцующему кавалеру, но и вообще светскому человеку ни ума, ни убеждений не полагается иметь. «Понятия же этого общества были такая путаница, которую я не берусь объяснить», — замечает Лермонтов. В общем «свет» — это сборище людей, «не помышляющих о будущем, еще меньше о прошедшем» (стр. 144). Это великосветское общество чиновного, официального Петербурга, задавившего всякую общественную мысль, для появления и развития которой нужна была другая обстановка, в частности хоть некоторое отдаление от этого официального все нивелирующего пресса. Уже в Москве была иная обстановка, которая способствовала иному формированию ума и характера Печорина, бывшего в то время студентом Московского университета.
Его суждения «в то время были резки, полны противоречий, хотя оригинальны, как вообще суждения молодых людей, воспитанных в Москве и привыкших без принуждения постороннего развивать свои мысли» (стр. 140).
Указание на бо́льшую независимость мнений московской молодежи совершенно совпадает с высказыванием Герцена:
«В глубине провинций и, главным образом, в Москве заметно увеличивается слой людей независимых, не идущих ни на какую государственную службу, занимающихся управлением своих имений, наукой, литературой, ничего не требуя от правительства, кроме оставления их в покое. Это явление совершенно противоположно петербургскому дворянству, привязанному к государственной службе и ко двору, снедаемому рабским честолюбием, которое уповало во всем на правительство и только им и питалось».
Демократическая струя, которая проявляется в «Княгине Лиговской» как в демократизации персонажей (бедный чиновник), так и в рассуждениях самого автора, является новым мотивом, причем этот новый мотив звучит так сильно, что сразу отличает «Княгиню Лиговскую» от всего потока светских повестей. Это не обычное для автора светских повестей осуждение света. Это — разоблачение «света» и отрицание его. Воспитанный на традициях декабризма, Лермонтов переносит на «свет» осуждение политическое и социальное, свойственное зарождающейся демократической идеологии.
Когда Лермонтов замечает, что образованных обществ, «где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек (только ли тетушек? — М. Б.), у нас в России мало, в Петербурге еще меньше», когда он с тонкой усмешкой говорит, что «молодым людям в политику благоразумие мешает пускаться», когда он эполеты и эксельбанты иронически называет «блестящими вывесками, утратившими свое прежнее значение», когда он гневно бросает: «свет» — это сборище людей, «не помышляющих о будущем, еще меньше о прошедшем», — то здесь чувствуется не морализирование светского человека, а негодование гражданина, отвергающего это общество. Не зря именно в этих местах мысли автора выражаются в форме краткого бичующего афоризма.
Это отношение Лермонтова к русской действительности вообще, и в частности к Петербургу2, где особенно сильно чувствовался официальный гнет, совершенно созвучно с мыслями и чувствами передовых людей того времени: Чаадаева, Герцена и др. Лермонтов не осуждал отдельные пороки светского общества, как это делали светские повествователи, а отрицал его в целом.
Не случайно вскоре после «Княгини Лиговской» Лермонтов создал такие произведения, как «Смерть поэта», а позднее «Думу» и «1-е января», в которых отрицание «света», «завистливого и душного», получило свое окончательное завершение.
У Лермонтова совершенно нет дидактизма, характерного для авторов светских повестей, которые хотели врачевать светское общество, исправлять его. Вместо дидактизма светских повествователей, в «Княгине Лиговской» — тонкая ирония и обличительный сарказм авторских замечаний. Позже, в предисловии к «Герою нашего времени», Лермонтов уже полемически выступает против морали и дидактизма, считая наличие их доказательством невысокого культурного уровня читателей и слабости писателей.
Лермонтов уделяет большое внимание обрисовке своих персонажей, останавливается на их портретах. Светские повествователи занимались обычно портретами светских красавиц, уделяя главное внимание не столько самому портрету, сколько пышной раме, позам, туалетам, внешней декоративности и эффектности. Поэтому и портреты выходили шаблонными, похожими друг на друга, лишенными всякой индивидуальности. Все они являются лишь разновидностями романтических штампов. Лермонтов переносит центр описания на самый портрет, на лицо персонажа, мало обращая внимания на туалеты и внешнюю обстановку. Его интересует не внешний облик человека, а его сущность, его характер; он стремится показать этот характер в таких деталях, как выражение глаз, жесты человека, голос, манера держаться.
Вот, например, портрет Печорина:
«...Он был небольшого роста, широк в плечах, вообще нескладен; и казался сильного сложения, неспособного к чувствительности и раздражению, походка его была несколько осторожна для кавалериста, жесты его были отрывисты, хотя часто они выказывали лень и беззаботное равнодушие, которое теперь в моде и в духе века — если это не плеоназм. Но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека; видно было, что он следовал не всеобщей моде, а сжимал свои чувства и мысли из недоверчивости или из гордости. Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты; когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтобы скрыть собственное смущение, — и в свете утверждали, что язык его зол и опасен....
Лицо его смуглое, неправильное, но полное выразительности, было бы любопытно для Лафатера и его последователей: они прочли бы на нем глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности... толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то...» (стр. 111).
Этот портрет далек от портретов героев светских повествователей. Там за «сверкающими» глазами, «вьющимися волосами» и «благородной внешностью» невозможно было различить ни лица, ни характера человека.
Правда, в портрете Печорина нет еще силы и сжатости изобразительных приемов, которыми Лермонтов с таким совершенством овладевает в «Герое нашего времени», но в нем уже чувствуется стремление автора передать сложную и противоречивую природу человека.
Рисуя портрет, Лермонтов описывает не только лицо, а внешность человека в целом. Интересен в этом отношении портрет «одного из характеристических лиц» петербургского общества — чиновника Горшенко:
«Он был порядочного роста, и так худ, что английского покроя фрак висел на плечах его как на вешалке. Жесткий атласный галстух подпирал его угловатый подбородок. Рот его, лишенный губ, походил на отверстие, прорезанное перочинным ножичком в картонной маске, щеки его, впалые и смугловатые, местами были испещрены мелкими ямочками, следами разрушительной оспы. Нос его был прямой, одинаковой толщины во всей своей длине, а нижняя оконечность как бы отрублена, глаза серые и маленькие имели дерзкое выражение, брови были густы, лоб узок и высок, волосы черны и острижены под гребенку, из-за галстуха его выглядывала борода à la St.-Simonienne» (стр. 152—153).
Портрет этот очень далек от живописно-красивых портретов светских бытоописателей. Здесь нетрудно указать на сходство с гоголевскими портретами. Однако стремление психологизировать портрет чувствуется в этом описании: «глаза серые и маленькие имели дерзкое выражение» — это уже лермонтовский прием, характерный для его портретов.
В портретных зарисовках в «Княгине Лиговской» Лермонтов рвет с традицией живописного романтического портрета. Они являются первым шагом к мастерским выпуклым портретам «Героя нашего времени».
Те первые шаги, которые делает Лермонтов для индивидуализации своих персонажей при зарисовке их портретов, получают дальнейшее развитие в изображении их характеров. Примитивно романтические штампы и шаблоны светских повестей его не удовлетворяют. Он хочет изображать новых людей, ярких, наделенных определенной индивидуальностью.
Центральным героем «Княгини Лиговской» является Печорин. Его характер, его внешность далеки от шаблонного героя, который перекочевывал из одной светской повести в другую. Несмотря на автобиографичность Печорина, Лермонтов пытается раскрыть этот образ как типический характер своей эпохи.
Печорин показан как человек с резким и проницательным умом, с сильным характером и волей, на голову выше окружающего его общества. Это скрытный человек, «который сжимал свои чувства из недоверчивости или из гордости». «Язык его зол и опасен».
Характер его сложен и противоречив. Печорин холодно и презрительно разговаривает с чиновником Красинским, вызывающе держится с ним и готов драться на дуэли, несмотря на то, что сам же унизил его и оскорбил. Но когда этот чиновник в совершенном смятении, со слезами на глазах, убежал, воскликнув, что он, — единственный сын у старушки-матери, — не может драться с Печориным, последний «с сожалением посмотрел ему в след...» (стр. 122).
Печорин презирал светское общество, но вместе с тем дорожил его мнением и считался с ним, самолюбие его страдало, когда его не замечали в свете. «Чтобы поддержать себя, приобрести то, что некоторые называют светскою известностию, т. е. прослыть человеком, который может делать зло, когда ему вздумается» (стр. 128—129), он начинает вести некрасивую игру с Елизаветой Николаевной Негуровой.
Когда в Петербург приезжает княгиня Лиговская, Печорин начинает ухаживать за ней, давая себе «честное слово остаться победителем» (стр. 163). Он пускает в ход всю ловкость светского волокиты, и скоро его старания начинают приносить результаты. Покой княгини Лиговской нарушен. На одном парадном обеде после ряда намеков Печорина княгиня покраснела и смешалась...
«Тайное страдание изображалось на ее лице, столь изменчивом, рука ее, державшая стакан с водой, дрожала... Печорин все это видел и нечто похожее на раскаяние закралось в грудь его» (стр. 150).
Здесь в зародыше уже дан почти весь сильный, сложный и противоречивый характер Печорина «Героя нашего времени».
Но наиболее сильная черта характера Печорина, так полно показанная в «Герое нашего времени», заключается в том, что Печорин — это человек, предназначенный для борьбы, для бури, что он — олицетворенный протест и противоречие не только светскому обществу, но и всей тогдашней действительности.
Эта сторона характера Печорина едва только намечена в «Княгине Лиговской».
Стремление показать человека со всех сторон, понимание сложности и противоречивости всех процессов, происходящих как внутри, так и вне человека, чрезвычайно характерны для Лермонтова.
Конечно, в «Княгине Лиговской» сложные характеры не даны еще с должной силой и убедительностью. Характеры эти показаны в значительной степени не в действии, не в развитии хода событий, а преимущественно в высказываниях самого автора и в его описаниях.
Образ разочарованного демонического героя проходит через все творчество Лермонтова, ибо он был глубоко сроден ему своим бунтом, своим протестом и своим отрицанием николаевской действительности. Однако только постепенно, психологически углубляя этот образ, очищая его от внешнего романтического орнамента, Лермонтов в Печорине «Героя нашего времени» создает образ, в котором глубокий романтизм сочетается с реализмом. В «Княгине Лиговской», в лице Печорина, Красинского и других персонажей, Лермонтов делает только первые попытки создать полнокровные художественные образы во всей сложности и многообразии.
Но и эти еще несовершенные попытки намного выше примитивной психологизации светских повествователей. У Лермонтова как основные герои, так и второстепенные персонажи наделены своими собственными, индивидуальными чертами. Поэтому не только Печорин, чиновник Красинский и княгиня Лиговская, но и муж ее, и чиновник Горшенко, и даже случайно встречающиеся за обедом лица, каждый по-своему вырисовываются перед глазами читателя. Все это, конечно, совсем не похоже на штампованных героев светских повестей.
Композиционной стройности «Княгини Лиговской» помешали, с одной стороны, развитие сразу двух тем — темы бедного чиновника и темы Печорина, а с другой — отсутствие художественной завершенности как персонажей, так и всего произведения в целом. Автор постоянно дает знать о себе замечаниями и репликами, например: «Теперь, когда он снял шинель, закиданную снегом, и взошел в свой кабинет, мы свободно можем пойти за ним и описать его наружность...» (стр. 111).
Однако замечания эти и авторские отступления, которые у светских повествователей носят обычно шутливо-развлекательный характер, большей частью приобретают у Лермонтова характер бичующего афоризма.
Следует отметить, что «Княгиня Лиговская» насыщена большим количеством фактов, которые приведены автором не случайно, а отражают значительные события эпохи.
«Княгиня Лиговская» начинается с точного указания даты начала событий: «В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни». Но и без этого указания можно было бы совершенно безошибочно определить, что описываемые события происходили именно в этом году. Указано, например, что польская кампания (1830—1831 гг.) происходила за два года до описываемых событий, что «картина Брюлова «Последний день Помпеи» едет в Петербург» (стр. 148). (Картина эта была привезена в Петербург в самом начале 1834 г.)
В комнате Печорина висело оружие — «подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом...» (стр. 114). Здесь автор намекает на то, что Печорин был в дружбе с людьми, принимавшими участие в русско-турецкой войне 1829 г.
На камине Печорина стояла статуэтка певца Н. К. Иванова, фамилию которого было запрещено даже произносить при Николае I, а рядом с ней стояли еще две статуэтки: Россини и известного своей революционностью виртуоза-скрипача Паганини.
В повести описаны типичные явления того времени, которые чрезвычайно точно воспроизводят эпоху.
При обрисовке своих персонажей Лермонтов так же, как позже Толстой, очень верно воспроизводит хорошо знакомых ему людей (Негурова — Сушкова, Лиговская — Бахметева) и факты из их жизни.
Выведенный в повести чиновник и делец Горшенко, «одно из характеристических лиц петербургского общества» (стр. 152), также списан с натуры, — с известного в то время дельца и афериста1.
Вот это стремление протянуть нити от повести к жизни, увязать повествование с отдельными жизненными фактами и типичными явлениями совсем не было свойственно светским повествователям, но было характерно для молодого Лермонтова, стремившегося к реалистическому изображению действительности.
Трудно сказать, почему Лермонтов не закончил «Княгиню Лиговскую». Может быть, ему помешала двойственность замысла, колебания между двумя планами, в которых он ее начал писать, может быть, вследствие быстрого роста и созревания его таланта, он не удовлетворился сделанным и нашел выход для волновавших его мыслей и образов в другом произведении и уже на большей высоте.
Может быть, наконец (и это, пожалуй, самое верное), Лермонтову трудно было развить и показать сложный и сильный характер Печорина на бальном паркете, в обстановке пустого светского общества. Для развития этого характера необходимо было действие, необходима была борьба, которая, конечно, не могла проявиться ярко между двумя бальными мазурками. И поэтому Лермонтов вырывает Печорина из светского общества, переносит его на Кавказ, приводит его в столкновение с самыми разнообразными людьми и обстоятельствами и благодаря этому широко и всесторонне показывает этот характер.
Такова незаконченная повесть Лермонтова «Княгиня Лиговская». В «Княгине Лиговской» — ее сюжете и тематике — имеются элементы сходства со светскими повестями. Так же, как и в светских повестях, в «Княгине Лиговской» основой развития сюжета является любовная интрига, почти все персонажи — светские люди, действие развивается в том же светском обществе; так же, как и в светских повестях, большое место занимают описания обстановки, портреты и, наконец, так же много внимания уделяется теме «света»1. Но вместе с этим в «Княгине Лиговской» появляется столько новых, и идейных и художественных, не свойственных светским повестям, мотивов, что она уже не может быть причислена к светским повестям, ибо стоит неизмеримо выше их. В «Княгине Лиговской», параллельно с обычной светской темой любви и любовной интриги, развивается тема бедного чиновника. В лице этого бедного чиновника в романе появляется не только новый, необычный для светской повести, персонаж, но и новые ситуации (столкновение бедного чиновника с гвардейским офицером) и новые описания (бедной квартиры чиновника, грязного, забитого жильцами двора и т. д.).
В произведении Лермонтова нарушена обычная для светских повестей замкнутость жизни светского общества. Автор показывает это общество в противоречии, в столкновении с окружающей средой. Это первое весьма существенное отличие «Княгини Лиговской» от светских повестей. Но и само светское общество рисуется Лермонтовым совсем по-иному. Вместо шаблонного описания персонажей «света», — у Лермонтова стремление к их индивидуализации; вместо парадной стороны жизни светского общества — попытка изображать его будни «без прикрас и без пощады»1, вместо морального осуждения света — гневное разоблачение и отрицание его. Врачевать свет Лермонтов совсем не собирается, считая, очевидно, это делом безнадежным. Благодаря всему этому тема «света», которой занимались все светские повествователи, приобретает у Лермонтова совсем иное звучание.
Никто из светских повествователей не дал настоящих характеров. Все их герои, пылкие, страстные, но одинаково шаблонные, очень несложны и в то же время похожи друг на друга. Лермонтов уже в «Княгине Лиговской» пытается дать сложные и разнообразные персонажи, желая показать в них наиболее типичные характеры своего времени. В центре своей повести автор ставит характеры протестующие, сильные, волевые.
В своем незаконченном произведении Лермонтов, так же как и светские повествователи, проделывает большую работу над языком, но если у светских повествователей было главным стремление к изящному, вылощенному языку, то Лермонтов, вслед за Пушкиным, не боится «просторечия», зато избегает «простомыслия».
В результате вместо занимательной «без всякой глубокости» светской повести, в «Княгине Лиговской» намечается изображение жизни действительной во всем ее разнообразии и сложности.
Перед нами не светская повесть, а нечто противоположное ей, ибо всем, что есть в ней существенного, «Княгиня Лиговская» отрицает светскую повесть, преодолевает ее. Это тем более знаменательно, что Лермонтов пишет «Княгиню Лиговскую» в период наибольшего расцвета светских повестей и в разгар идейной борьбы за и против светской повести. Лермонтов, взявшись за повесть из светской жизни, доказал, что он был не с Шевыревым, который отстаивал «светскость» в литературе, т. е. эстетизацию светской жизни и кастовость, а с Белинским, который требовал от литературы народности, т. е. показа жизни действительной. Новое критическое отношение к жизни заставило Лермонтова по-новому показать тему света: интерес к социальным проблемам, суровая критика светского общества, которое автор пытается уже нарисовать в образах индивидуальных, является отрицанием светской повести и обнаруживает в «Княгине Лиговской» зачатки социально-психологического романа. Таким образом, линии, по которым «Княгиня Лиговская» соприкасается со светскими повестями, — это не линии связи, а линии разграничения, линии отмежевания.
Нити, идущие от «Княгини Лиговской», ведут к Пушкину и Гоголю.
Некоторые описания в «Княгине Лиговской» чрезвычайно близки к приемам описания Гоголя. Так, широко используемый в «Невском проспекте» «прием овеществления лиц»2, выражающийся в том, что, вместо человека, описывается одежда его, встречается в «Княгине Лиговской», например: «Лакей подсадил розовый салоп в блестящий купе, потом вскарабкалась в него медвежья шуба» (т. V, стр. 124).
Интересен прием групповой характеристики, прием обобщения, применяемый как Лермонтовым, так и Гоголем.
При описании светского бала Лермонтов дает характеристики отдельных групп на этом балу:
«Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда: одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцовали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове, — короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше; другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамой своего vis-a-vis, когда встречались с нею, делая фигуру» (т. V, стр. 167).
В «Мертвых душах» Гоголь так описывает гостей на вечеринке у губернатора: «Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые все увивались около дам, некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды, или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам, так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как и Чичиков, т. е. не так чтобы слишком толстые, однако же и не тонкие. Эти напротив того косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста... Это были почетные чиновники в городе»3.
Сходство в описании здесь бесспорно, хотя ни о каком взаимном влиянии говорить не приходится. Лермонтов в «Княгине Лиговской», пользуясь гоголевским методом описания, как бы предвосхищает некоторые описания «Мертвых душ».
Особенно интересно сравнить в этом плане характеристику дам, собравшихся на балу у баронессы Р. Здесь Лермонтов применяет один из излюбленных приемов гоголевского стиля — нарочито приподнятый, патетический тон при описании ничтожности для того, чтобы сильней оттенить эту ничтожность. В лермонтовском описании дам на балу у баронессы Р. слышится «комическое одушевление» Гоголя.
Сочетание «высокого» с «низким», снижение высокой патетики при помощи прозы жизни — эта гоголевская манера чувствуется и в описании обеда у матери Печорина (см. т. V, стр. 137).
«Вульгарные» слова, которые Лермонтов не боится вложить в уста родителей Негуровой, также сближают художественные приемы Лермонтова и Гоголя.
В портрете чиновника Горшенко, в основу которого положена не красота, а безобразие, также чувствуется влияние гоголевской «школы».
Нити, связующие «Княгиню Лиговскую» с повестями Гоголя, не ограничиваются только отдельными приемами и даже темой бедного чиновника. Они обнаруживаются также в общей демократизации всего романа (идейная направленность, персонажи, бытовые зарисовки, язык).
Стремление Лермонтова дать не наружную, показную сторону светской жизни, а изнанку ее, обыденную будничную жизнь, острота натуралистических зарисовок (домашние разговоры Негуровых, изображение Лизы Негуровой в ее спальне, рассуждения о горничной, быт чиновника Красинского), детальное описание обстановки и стремление через эту обстановку показать характер хозяина ее — все эти необычные для светских повестей приемы обнажения действительности очень близки к Гоголю, мастерски рисующему «повседневные картины жизни, жизни обыкновенной и прозаической».
Эта близость двух писателей в обрисовке быта подтверждается, между прочим, и отзывом Гоголя о Лермонтове, в котором он ценил главным образом «великого живописца русского быта».
Но если при описании быта у Лермонтова есть много общего с Гоголем, то при обрисовке характеров он идет вслед за Пушкиным. Гоголевские типы средних людей с их примитивной психикой не удовлетворяют Лермонтова. В этом отношении герои Пушкина были Лермонтову значительно ближе.
«Евгений Онегин», в котором со всей сложностью и многогранностью дается образ передового человека 20-х годов XIX в., постоянно стоял перед глазами автора «Княгини Лиговской».
На параллелизм фамилий (Онегин — Печорин), соответствующий параллелизму характеров, указывал еще Белинский при разборе «Героя нашего времени».
Но, несмотря на некоторое сходство поведения Печорина с поведением Онегина, вытекающее из близости их характеров (любовный спорт, одинаковая боязнь мнения света, несмотря на презрение к нему), характер Печорина во многом и противопоставлен характеру Онегина.
Главное, что отличает Печорина от Онегина, — это сильный и властный характер Печорина, который, увлекаясь трудностью борьбы, «дал себе честное слово остаться победителем» (т. V, стр. 163), ибо «он знал аксиому, что поздно или рано слабые характеры покоряются сильным и непреклонным» (т. V, стр. 163).
Несмотря на все различия, налицо огромная идейная близость между пушкинским романом в стихах и незаконченным романом Лермонтова из жизни современного общества.
Начиная с эпиграфа «Поди! — поди! раздался крик», на протяжении всего лермонтовского романа сказываются реминисценции из «Евгения Онегина».
Лермонтов то цитирует Пушкина («какая смесь одежд и лиц»), то прямо вставляет в текст слова из «Евгения Онегина» («он получил такую охоту к перемене мест», стр. 139), то своими словами пересказывает стих Пушкина и говорит, что «право давности, священнейшее из всех прав человечества» (стр. 143).
В иронических комментариях, которыми снабжен весь текст «Княгини Лиговской», чувствуется также влияние не дидактических и развлекательных отступлений светских повествователей, а тонкая ирония автора «Евгения Онегина».
Эта идейная близость «Княгини Лиговской» к Гоголю и Пушкину носит принципиальный характер. Взявшись за роман из жизни современного светского общества, Лермонтов следует не за установившейся традицией светской повести, а, преодолев ее, творчески сближается с величайшими реалистами своего времени, Пушкиным и Гоголем, оставаясь в то же время своеобразным самостоятельным художником.
Следует отметить, что Лермонтов в этой своей прозаической повести находится под влиянием Пушкина-поэта, а не Пушкина-прозаика. Здесь он еще не возвысился над пониманием своего времени, которое совершенно игнорировало прозу Пушкина.
Однако не проходит и трех лет, и в «Герое нашего времени» Лермонтов с искусством большого и зрелого мастера не только использует могучую силу пушкинской прозы — ясность, простоту, полнокровность художественных образов, новеллистическую сжатость и действенность, — но и поднимает ее на высшую ступень, внося в нее большую психологическую глубину и сложность.
«Герой нашего времени» многогранностью характеров и сложной психологической мотивировкой их действий предвосхищает психологические романы Толстого и Достоевского.
|
